Елена Крюкова. Нежный свет финского солнца

Нежный свет финского солнца

Елена Крюкова

Книга Ильдара Абузярова «Финское солнце» вышла весной 2015 года в издательстве «Бегемот», Нижний Новгород. Это вторая книга масштабного издательского проекта «Нижегородское собрание сочинений». Она сразу привлекла внимание читателей и литературных критиков. А в июне 2015-го роман Абузярова вошел в лонг-лист престижной литературной премии «Ясная Поляна».

Роман Ильдара Абузярова - это и притча, и быль, и сказка, и правда.

Правды в художественном произведении всегда ровно настолько, насколько правдив сам автор: если эта изначальная правда сердца и правда мысли в авторе присутствует, неважно, какими приемами он пользуется, чтобы обозначить степень художества и градус художественности. Многих авторов, что греха таить, обвиняют именно в этом - в выдумке, в притворстве, даже в актерстве: «этого не было на самом деле! и не могло быть!» Что касается «Финского солнца» Абузярова - это и могло быть, и не могло; это и уже состоялось, и еще не состоялось, и не состоится никогда, и длится всегда - на то он и миф.

Ибо «Финское солнце» есть не что иное, как роман-миф - со всеми вытекающими из этого положения последствиями. И дело тут даже не в именах героев, по-фински подверстанных к совершенно русской ментальности и даже к обозначению профессии, труда, которым герой занимается. И не в том, что сразу начинают искать соответствие топониму «Нижний Хутор» и находят его во вполне реальном, на карте, топониме «Нижний Новгород». Здесь сразу надо отвлечься от любых вопросов вроде «а как это придумалось?» или «какие тут прототипы?» - ассоциации, рожденные при прочтении текста, у разных читателей абсолютно разные, и быть нижегородцем совсем необязательно, чтобы прочувствовать истоки романа.

Скорее уж надо быть колумбийцем.

Параллель с Маркесом да не покажется слишком дерзкой. Повторить никогда и никого нельзя, и Ильдар Абузяров не повторяет великого колумбийца, скорее берет с него поучительный пример. Нимало не калькируя «Сто лет одиночества», Абузяров по образу и подобию этой классической работы создает свой мир и свой миф, и люди внутри этого мифа такие же живые, как и вокруг нас, как и мы сами. Кажущаяся простота изложения, почти детская прозрачность стилистики да не обманет чуткое читательское ухо: герои Абузярова порой вырываются из-под его пера (и замысла), они живут своей жизнью и ведут автора за собой, и автор идет послушно и изумленно, понимая, что сам становится участником этого, рожденного им карнавала (кажется, это называется интерактивным участием? ну так вот это оно и есть):

«А в это время электрическая печь уже раскалилась. А печи у поволжских финнов испокон веков – священный очаг. В печах производят ритуальную варку, приносят жертвы и хоронят кости усопших. Варят для духов и покровителей семьи кашу. А кости складывают в Воршуд – специальный короб. Но какой тут короб, если раки не хотели лезть даже на противень! И открытая форточка не помогала, потому что дыма становилось все больше, а раки были все незаметнее.

Да и свои руки и ноги Люлли из-за дыма перекалившегося масла уже видела с трудом. Порой Люлли казалось, что она сама себя приносит в жертву у электрической духовки, и ее кости уже хранятся в мешочке ее дряхлеющего тела. Но что поделать, если, как пояснил сантехник Сантари, котловая энергия – самая эффективная. С помощью нее отапливается дом, нагревается вода.

Это Сантари рассказывал электрику Петерику Искри. Когда они устанавливали в квартире Кастро и Люлли электрический котел для отопления.

– Да и электричество поступает в дом из котлов ТЭЦ, – согласился Исскри.

Люлли слушала их краем уха, смотрела, как ей отчаянно подмигивает Каакко, а сама думала, что семье гораздо лучше, когда жена и мать парит, варит, кипятит, белит именно в котле. А еще возится с ребятишками, которых родила, и купает их в тазике. И ее энергия из котлов, кастрюль и тазиков вливается в кровь и плоть семьи. Поддерживает жизнь и тепло. И все это называется счастьем».

Так автор легко и изящно жонглирует то действительностью (а иные, особенно лирические и смешные, сценки будто списаны с натуры, настолько они убеждают), то вымыслом (миф всегда провоцирует на это), а в результате получается такое креативное пространство, где текст перламутрово мерцает, опалесцирует, качается маятником от драматизма к игре, от хохота к серьезности, от личины к истине, и ведь, надо заметить, слова истины не всегда произносятся сугубо серьезным тоном.

Все это еще и сделано очень красиво. У «Финского солнца» есть своя эстетика. Ильдар Абузяров умеет делать красивые вещи:

«Цоканье каблуков, цоканье бокалов и рюмок, цоканье зубов и языков. Кроме прачечной в цоколе серого «Дома» располагается несколько офисов, небольших магазинов и кафе «Спасательная шлюпка», которое своими деревянными, с нагелями, скамьями и с дырками-иллюминаторами под потолком напоминает утлое суденышко – вдруг у кого-то случится душевная авария или пробоина в личной жизни. (...)»

И ведь этот его мир-миф не бумажный, но вещный; в нем происходят события, в нем любят и ненавидят, смеются и плачут. От эмоций автор не отказывается - и нам в эмоциях не отказывает; и что же такое само искусство, если не чувство?

Юмор тут сдержанный, вполне «финский»; а литературная игра в общечеловеческие игры тоже вкраплена - ловко, ненавязчиво:

«Из всех собравшихся ей больше всего подходили сцепившиеся в словесном танце седовласый писатель Оверьмне и лысый художник Кистти. Коньячные па сменяли па водочные.

– Скажи, вот ты меня читал? – спрашивал Оверьмне, наливая из графинчика водку.

– Зачем мне тебя читать? Я и так знаю, что ты напишешь. Я знаю, что ты гений в своем деле. А ты знаешь, что я гений в своем?

– Допустим, – закуривает Оверьмне. – Тогда почему меня не читают даже те, кто не знает, что я гений? Почему мои книги никто не покупает?

– Потому что они еще не знают, что ты гений. И потом, твое имя не вызывает доверия. Кому в мире интересен писатель с финской фамилией? Читателям бы французов и англичан прочитать, а тут еще ты лезешь на переполненный рынок. Ну у кого, скажи, вызовет доверие чухонец? Чему чухонец неумытый может научить любителя французского верлибра?

– И то верно. – Оверьмне пускает клубы дыма прямо в лицо Кистти, словно проверяет слова последнего на реальность».

Игра или «натурные съемки»? Искренность или лукавство? Простота, которая хуже воровства, или вся сложность мира, что стоит за любой полудетской притчей?

«Финское солнце» взошло, брызнуло лучами на современную русскую литературу, и пусть себе сияет. Покритикуют роман, всласть или себе в горечь, пусть другие: мне он лег и на смыслы, и на сердце.